Банда Тэккера - Страница 149

149

— Не упускайте же такого случая, — кричал Генри, — только потому, что вам неловко взять эти деньги! Только потому, что кто-то на вас смотрит и подумает, что это нехорошо! Что вам эти люди? Вы их никогда в жизни не видали. Даже если бы каждый из них был вашим отцом — что вам за дело до них? Вы сами по себе. Они посмотрят на вас одну минуту, когда вы будете уходить отсюда со своим богатством, и больше никогда в жизни вы их не увидите — и станете богатой. У вас будет целое состояние. Может быть, вам будет неловко одну минуту, одну-единственную минуту, пока вы дойдете до двери и скроетесь из глаз, — но только и всего. Зато потом, до конца жизни, у вас будут деньги. И никому не будет дела до того, где вы их получили и что сделали, чтобы их получить. Да и что вы сделали? Вы подобрали их — вот и все, и ушли с ними — вот и все. А если бы даже вы сделали что-нибудь похуже, кому до этого дело? Все будут восхищаться вами и уважать вас за то, что у вас есть деньги, — все, весь мир, все люди во всем мире, ваш отец, все, все, весь мир. Берите! Берите, говорят вам!

Дорис прикрыла деньги ладонью, словно боясь, что они разлетятся или что Генри от волнения нечаянно смахнет их со стола.

— Смотрите, как бы я и вправду не взяла, — сказала она. — Пожалеете после.

— Если вы возьмете… если только вы возьмете… я буду любить вас всю жизнь! Я правду говорю. Я буду любить вас всю жизнь. Возьмите их! Дорис, как мне сказать вам так, чтобы вы поверили, чтобы вы поняли? Это же ваша судьба, решающая минута вашей жизни. Берите деньги. Ну, подумайте хорошенько, Дорис. Ведь это ваша судьба решается, и такого случая больше не будет никогда, никогда, проживи вы хоть сто лет.

— Следовало бы запретить вам иметь при себе столько денег, — сказала Дорис. Она приподнялась и, перегнувшись через стол, стала засовывать деньги в боковой карман Генри.

Он сидел неподвижно, выпрямившись, глядя прямо перед собой и не видя Дорис. На одно мгновение ее волосы почти коснулись его лица. Они словно вплелись в его мысли, и он почувствовал их запах и запах ее духов и пудры, и ощутил ее дыхание.

— Вы должны были взять эти деньги, — устало сказал он тихим и грустным голосом.

Дорис опустилась на стул и расправила скатерть.

— А теперь, — сказала она, — извольте съесть что-нибудь — хороший кусочек мяса или еще что-нибудь вкусненькое, что вы любите.

Генри сидел и смотрел на Дорис. Он внезапно растерялся и не знал, что делать дальше. Он раздел себя догола. Ему хотелось спрятаться от самого себя и от Дорис, и он не знал, как это сделать. Мучительный стыд рассеял на мгновение хаос мыслей и чувств, клокотавших в нем. Он медленно опустил голову. Какой дрянной, дешевый спектакль разыграл он перед Дорис, пронеслось в его уме. Он медленно стал клониться вперед, опустив голову, словно падая; он склонялся все ниже и ниже, пока его голова не коснулась стола и не легла рядом с крекерами. Опять театральщина, подумал он, дешевый эффект. Больше он уже ничего не думал. Все мысли и чувства затонули в звоне и гуле, который стоял у него в голове.

Дорис немного подождала, потом положила руку ему на затылок, еще немного подождала и нагнулась к его уху.

— Вам нужно пойти домой и выспаться, — прошептала она и слегка встряхнула его.

Генри не шевельнулся. Он прислушивался к оглушительному звону и гулу своих мыслей.

Дорис вынула пудреницу, похлопала пуховкой по лицу и принялась тщательно подмазывать губы, украдкой посматривая на Генри. Он не двигался. Дыхание у него стало ровным, казалось, он спал. Дорис закурила папиросу и потянулась к недопитому Генри бокалу с коньяком. Ей хотелось попробовать, каков коньяк на вкус. Она еще никогда не была пьяной. Интересно, отдала бы она тоже все свои деньги, если бы была пьяна, все свои — пусть даже шальные — деньги? Дорис смочила губы в коньяке, вздрогнула и поспешно поставила бокал обратно.

Какой-то улыбающийся человек подошел к их столику. По-видимому, это был метрдотель.

— Вашему приятелю дурно? — спросил он.

Генри слышал его слова, но не мог пошевельнуться. Чувство крушения и распада понемногу проходило. Ему казалось, что если он побудет так еще минуту, то снова обретет себя и станет тем, чем был раньше. Раньше чего? Раньше, чем он встретился с Тэккером? Нет, еще раньше. Раньше, чем пошел в школу? Нет, нет, еще раньше. Раньше, чем попал в гостиницу отца? Нет, еще, еще раньше. Раньше, чем появился на свет? Да, вот, вот. Он станет тем, чем был раньше, чем его отец… нет, не отец, нет, нет… раньше, чем мир оплодотворил семя, которое должно было когда-нибудь стать им, и вылепил его, и вычеканил, и отметил печатью доллара!

— Вовсе нет, — ответила Дорис метрдотелю. — Ничего подобного. Нет, нет, не думаю. Ему просто захотелось немножко отдохнуть.

Ее слова достигли слуха Генри, и ему показалось, что они падают ему прямо в сердце. Откуда она знает? — спрашивал он себя. Как может она знать — глупенькая девочка, в сущности, впрочем, может быть, вовсе и не глупенькая, потому что, смотрите, смотрите, как она нутром чувствует правду.

— Если нужна наша помощь, — сказал метрдотель, — пожалуйста, мы вам доставим его домой.

Генри медленно выпрямился. Лицо его покраснело, а щека, которой он лежал на столе, была в белых полосах. На лбу виднелась небольшая ямка от вдавившегося в кожу крекера.

— Вот и молодцом, — сказал метрдотель. Он подхватил Генри под мышки, поставил на ноги и с минуту поддерживал его. — Ну вот и прекрасно, все в порядке. — Он обернулся к Дорис. — Это все коньяк. Я бы на вашем месте отучил его от этого. Стоит посидеть на такой диете с недельку, и поминай как звали.

149