Банда Тэккера - Страница 16

— Мистер Минч — так звали моего отца, — сказал он. — Меня зовут Лео.

Одиночество душило его, клубком подкатывало к горлу. Он начал задыхаться и, словно ища опоры, схватил Сильвию за руку. Едва коснувшись ее руки, он понял, что происходит, и тут же почувствовал, что это должно быть иначе. Должна быть любовь. Лицо его сморщилось, и на глазах выступили слезы.

— Видите, — сказал он моргая. — Вы плачете, и я тоже плачу.

Сильвия отвернулась, уткнула нос в платок и снова расплакалась. Лео нерешительно притянул ее к себе.

— Если вы будете так плакать, — сказал он, — я тоже выплачу себе все глаза.

— Что вы должны о нас думать! — сказала она сквозь слезы.

Лео поцеловал ее.

— Что я думаю? Я думаю, Сильвия… я думаю… — Он опять поцеловал ее. Его губы скользнули по щеке, прижались к ее губам.

Сильвия уперлась кулаками ему в грудь, стараясь оттолкнуть его, и, откинув голову, вертела ею из стороны в сторону, уклоняясь от поцелуев.

— Я не хочу вашей жалости, — сказала она, вырываясь. — Пожалуйста, прошу вас! — вскрикнула она. — Оставьте меня! Сейчас же, сию минуту оставьте меня!

Лео прижал Сильвию к себе так крепко, что ее кулаки вдавились ей в грудь, причиняя боль. Он зажал ее голову в ладонях, притянул к себе и поцеловал в губы с такой силой, что почувствовал губами ее зубы. Ощущение мрака покинуло его, как страх покидает человека, вступившего в бой.

Они поженились, но еще долго спустя у Лео порой мелькала мысль, что все это должно бы быть по-иному. Должна быть любовь. «Да, да, — твердил он себе. — Это не вздор. Должна быть любовь». Он никогда не верил, что любит Сильвию. Среди разнообразных чувств, которые она в нем вызывала, он не мог отыскать любви. В лучшем случае он допускал, что мог бы полюбить ее, если бы все с самого начала сложилось по-другому.

Джо вернулся домой, пробыв в отлучке двадцать два года. На этот раз причиной разрыва между братьями оказалась Сильвия.

Джо немало поскитался по свету и все же нигде не мог осесть по-настоящему; в конце концов, в 1915 году, он отправился в Канаду, где, по слухам, была нужда в рабочих, и однажды утром проснулся солдатом армии его величества. До этого он тосковал, чувствовал себя отщепенцем и частенько напивался. Так оно было, но Джо изобразил все совсем по-другому. Он сказал, что просто был мальчишкой, сосунком, как все прочие. На самом же деле он пил и буянил, но даже в те минуты, когда он глушил свою тоску вином, и орал, и безобразничал, и спал с девчонками, и храбрился, и уверял себя, что он счастлив, — даже в эти минуты ему казалось, что все смотрят на него отчужденно, и стыдился своих лохмотьев. Он пошел в армию, чтобы приобщиться к человечеству. Он взял винтовку и пошел убивать, чтобы люди видели, что он тоже человеческое существо. Но и из этого ничего не вышло, ибо, как только перестали убивать и Джо отложил винтовку, он тотчас увидел, что люди по-прежнему смотрят на него как на опасное животное, которое нужно кормить.

Во Франции он женился и осел там со своей «военной» женой, потому что в Америке он никому не был нужен, а французы, как ему казалось, должны были испытывать благодарность к союзнику и помочь ему выбиться в люди. Но и из этого тоже ничего не вышло. Французы слишком хорошо знали цену своим деньгам. Кончилось все тем, что Джо пустил в ход приданое жены, чтобы оплатить проезд «домой» в третьем классе для себя, для нее и для их маленькой дочки.

— И вот я здесь, — сказал Джо. — Приехал, как наш отец, — помнишь, как он, бывало, говорил о своем приезде в Америку: «Мое имущество — мои десять пальцев и игла». Ну уж игла-то была совсем ни к чему. Америка и так обернулась ему ежом.

Джо минуло уже тридцать семь лет. Это был грузный, мускулистый человек с лысеющим черепом.

Одет он был в новый костюм из дешевой материи, сшитый на заграничный лад, и вид имел далеко не преуспевающий. Это не понравилось Сильвии. Кроме того, у Джо была привычка напускать на себя хитрый вид, когда он хотел пошутить, и хитрость так часто изображалась на его лице, что он казался человеком прожженным и жуликоватым. Это тоже не нравилось Сильвии. И, наконец, когда Лео знакомил их друг с другом и Сильвия протянула Джо руку, тот шлепнул ее по руке и спросил: — А разве нельзя поцеловать молодую?

— Поздновато мне называться молодой, — сказала Сильвия, но Джо, не слушая, крепко чмокнул ее в губы. Его красное, волосатое, пахнувшее чем-то кислым лицо укололо ее своей щетиной, и это тоже не понравилось Сильвии.

Но больше всего ей не понравилось, что пришлось пустить семью брата в дом. Сильвия уже утратила веру в свои «хозяйственные таланты»: детей у нее не было, и Лео не внес в ее жизнь ничего, что могло бы их заменить. Пустая, одинокая жизнь опустошила ее. Присутствие «чужих» в доме раздражало. Вскоре она обнаружила, что жена Джо действует ей на нервы и ребенок Джо тоже действует ей на нервы. Фанетт тосковала по Франции, по своему родному дому и почти не говорила по-английски. Ребенок не говорил по-английски вовсе, и ни Фанетт, ни Джо не уделяли ему особого внимания.

В конце концов Лео, намеревавшийся было взять Джо в свое дело сначала в качестве служащего, а потом, если дело пойдет на лад, на правах компаньона, отказался от этой мысли. Он заметил, что они с Джо начинают злиться друг на друга точно так же, как в детстве. Итак, вместо того чтобы немного потесниться и очистить место для Джо, Лео выпроводил его на все четыре стороны и, купив для него табачную лавочку за 1400 долларов, предоставил ему самому искать себе место в жизни. «Видит бог, — сказал он себе, — это только для того, чтобы убрать его со всей семейкой из моего дома». Однако он был немало изумлен тем, что из этого вышло.