Банда Тэккера - Страница 162

162

— Ничего я не хочу, — сказал Уилок. — Неважно, чего я хочу. Вы хозяин, и если вы говорите: плевать на Джо, он сам по себе, а мы сами по себе — так это вы делаете, а не я.

— Да, я. Я хозяин, и я это делаю. А вам нужно только одно: залезть в какую-нибудь нору и сидеть там до тех пор, пока Джо так или иначе не управится с этим делом, вот и все.

— Хорошо. Вы — босс. Как вы скажете, так и будет.

Тэккер постоял немного, глядя на Уилока. Потом повернулся к столу и взял свой стакан с виски.

— Может быть, все обойдется, — сказал он. — Джо — хороший парень. У него голова на плечах. Я уверен, что он отнесется к этому, как надо. — Тэккер говорил, повернувшись к Уилоку спиной, пристально глядя на стакан с виски.

8

Когда Уилок уходил, было уже совсем светло, и Тэккер брился. Генри задержался, чтобы посмотреть, вправду ли Тэккер станет бриться, и тот побрился как ни в чем не бывало. Рука его была тверда, и он очень пристально и тщательно рассматривал себя в зеркало, словно у него решительно ничего не было на уме, кроме бритья, и оно даже доставляло ему удовольствие. Таким и запомнился Уилоку Тэккер в эту их последнюю встречу: он стоял перед зеркалом и скреб бритвой верхнюю губу, уродливо перекосив лицо и напряженно глядя на свое отражение усталыми, налитыми кровью глазами.

Генри поехал на свою квартиру в западной части города и собрал кой-какие вещи. Он укладывался наспех, торопливо сновал от гардероба к саквояжу, от бюро к саквояжу, из ванной к саквояжу — так торопливо, что полы его пиджака развевались. Он вспомнил вдруг про бумажку в 50 долларов, которую спрятал когда-то в ящик туалетного стола. Она лежала под желтой бархатной подкладкой маленькой кожаной коробочки, в которой он держал запонки, булавки для галстука и пуговки для воротничка. Он заметил как-то раз, что подкладка отклеилась, и почему-то сунул туда бумажку.

«Белка припрятала орешек», — подумал Генри, кладя бумажку в карман, и стал припоминать, куда еще прятал он деньги. Он вспомнил, что клал деньги в часовой кармашек в брюках, но потом взял их оттуда. Однажды, от нечего делать, он засунул деньги под увлажнитель в сигарном ящике. Но это было в квартире на Парк авеню. Генри знал, что прятал деньги еще куда-то, но не мог припомнить, куда. «Орешки хорошо попрятались от белки», — подумал он.

Он взял саквояж и направился к двери, но вдруг понял, что еще не решил, куда идти, и остановился, держа саквояж в руке. Он старался придумать, куда ему направиться, но не мог собраться с мыслями. Он все старался припомнить, где еще спрятаны деньги, и вдруг подумал, что нужно позвонить в контору и предупредить, что он уезжает на несколько дней. Для этого придется ждать до девяти часов. Генри посмотрел на высокие стоячие часы в передней. Они регулярно заводились поденщицей, которая убирала квартиру. На часах было двадцать пять минут девятого. Генри пошел в гостиную и сел. Он присел на край дивана, не снимая пальто и шляпы, и рассеянно уставился на саквояж, который положил на пол у своих ног.

Вокруг него была тишина. От этой тишины веяло одиночеством. Звуки тонули в ней и становились частью тишины, как люди, окружающие человека, становятся частью его одиночества. Он слышал тиканье часов, шорохи пробуждающегося города и шум крови, стучавшей в висках.

Генри мог бы отдернуть шторы и впустить в комнату дневной свет, но не стал этого делать. Он сидел в желтоватом мраке. Он мог бы подойти к окну и поглядеть на автомобили и автобусы, на людей, проворно шагавших по тротуару к метро с таким видом, словно каждого из них ждал не просто очередной бизнес, а несомненный успех. Но он и этого не сделал. Он сидел неподвижно, глядя на саквояж. Он мог бы по крайней мере открыть окно и проветрить комнату, но и этого не стал делать. Спертый, нежилой воздух был удушлив. Он бил в нос, облипал лицо, сжимал горло, но Генри не мог заставить себя встать. Он сидел и ждал… ждал девяти часов, — говорил он себе. Под конец он уже не слышал ничего, кроме тиканья часов в передней. Маятник качался туда и сюда, сюда и туда… туда и сюда, туда — тик, сюда — так. Он постукивал часто и мерно, словно вколачивая гвозди: тик-так, так-тик, ток-тик, тик-ток. Сюда с одним звуком, а туда — чуть-чуть иначе.

Качающийся маятник представляет собой падающее тело. Это из физики, часть 1-я, учитель Фане, маленький такой человечек, стройный, как жокей, но степенный. Падающее тело, удерживаемое от падения, качается взад и вперед — кажется, что-то в этом роде. В школе он знал это лучше. Смешно, как люди мучают себя, чтобы удержать все это в голове, а потом оно испаряется. Закон тяготения. Сила тяжести заставляет маятник качаться взад и вперед, потому что его удерживают, вместо того чтобы дать ему упасть. Взад и вперед, туда и сюда, с места на место — в беспрерывном стремлении вниз. Человек мечется взад и вперед, с места на место и все падает и падает. Идет вниз. Вниз, вниз, вниз, вни-из!

Генри сидел не шевелясь. Взгляд его был прикован к кожаному саквояжу, неумолимо выступавшему из желтоватого мрака. Бой часов неторопливо разнесся по комнате, и звуки гуськом вошли Генри в уши. Сначала жужжание, потом негромкое — банг! Потом снова жужжание и снова негромкое банг! Половина девятого.

Генри сидел неподвижно, опустив голову, слегка согнувшись; он думал о том, как брился Тэккер. Да, это жестокий человек, настоящий кремень, с медным лбом и бронированным сердцем. Стоять перед зеркалом и бриться как ни в чем не бывало, когда в голове такие мысли!

А может быть, это не так? Психологи знают не все. Может быть, он делал это не потому, что его мучила совесть? Может быть, это все делалось напоказ? Если бы он действительно был кремень, он бы не бросил бизнес, не стал бы его губить только ради того, чтобы убежать от Джо. Да, это именно бегство! А бизнес здесь ни при чем. Какого черта! Он же губит бизнес и бежит, спасая свою шкуру. Нет, будь он действительно кремень, он бы вызвал Джо из Уинсора по телефону, загнал бы его в угол, сломил бы его и заставил образумиться. Вот это действительно была бы крепкая работа, а то, что делает Тэккер, просто бегство; он тоже удирает, как всякий другой, тоже мечется с места на место, летит вниз. Струсил. Он только с виду кремень, а внутри он весь хлипкий, как разжиревший кот, который спит, уткнувшись носом в сливки.

162