Банда Тэккера - Страница 85

Очень тяготило Игана одиночество, на которое его обрекала служба. В рабочие часы, регулируя уличное движение, постовой Иган вел жизнь отшельника. Он стоял посреди непрерывно движущегося потока машин, стоял по восьми часов в сутки шесть дней в неделю, и ему казалось, что живет он в какой-то воздушной пещере. Он не был впечатлительным человеком, но когда машины с безмолвными, бесстрастными людьми скользили мимо него и единственными долетавшими до него звуками были звуки механические, ему мерещилось, что он уже не на земле. В его воздушной пещере живыми звуками было шуршанье шин, визг и дребезжание металла. Моторы чихали и издавали тяжелые вздохи, потом замирали, затем снова приглушенно вздыхали и сопели и рыдали, как железные чудовища. Эти звуки и проносившиеся мимо беззвучные люди наводили Игана на мысль, что он находится на другой планете, где господь бог сотворил людей не из плоти, а из металла. А иногда ему начинало казаться, что и сам он вовсе не человек, а рычаг какой-то многомоторной машины.

Чтобы убить время, он начинал играть в такую игру: стоя неподвижно и прислушиваясь к приглушенному шуму, он был то деталью машины, которая сразу исчезает, как только надвигается другая деталь, то цилиндром, по которому движется поршень. Автомобили были поршнями, а он стенкой цилиндра. Оттого, что их разделяла стенка, поршни работали бок о бок слаженно и хорошо, а не будь стенки, они неминуемо столкнулись бы и разлетелись вдребезги. Он выставлял вперед грудь-стену и бесстрастным, как стена, взглядом следил за скользившими мимо машинами, которые подчас проходили так близко, что ветер шевелил полы его шинели.

Наскучит Игану играть в стену, он начинает вслух разговаривать сам с собой: — Эй, вы! а ну-ка, поднажми! — кричит он на машины. Потом нежно уговаривает себя быть поосторожнее: — Уж очень вы, мистер Иган, рискуете, зарабатывая хлеб насущный. — Он критикует машины и сидящих в них людей: — Ай-ай-ай, бесстыдники, что делают!

Он кричит во всю глотку, а из-за шума его совсем не слышно. Люди видят только его широко раскрытый рот и напряженное от крика большое красное лицо, но не слышат, что он кричит, да кричит ли он вообще. «Странный способ развлекаться, — думает он, — а все-таки, какое ни на есть, а развлечение».

Когда внезапно наступает тишина, крик Игана раздается по всей улице, и тогда прохожие оборачиваются на него. Тут он принимает озабоченный и деловитый вид и говорит сам себе: «Это не я, это кто-то другой». А как только грохот возобновляется, он, ухмыляясь, громко говорит:

— Вот засыпался! — а когда шум нарастает, орет: — Внимание! Внимание! Бернард Иган засыпался при всем честном народе, посреди улицы, напротив витрины Гимбелса!

Проносится мимо роскошная машина, и Иган становится навытяжку и ловко отдает честь.

— Смир-р-р-но! — кричит он и щелкает каблуками. Если кто-нибудь из седоков, думая, что его приветствуют, сделает ему ручкой, Иган, ехидно погрозив пальцем, кричит вдогонку: — А-а-а, черти, подлизываетесь к властям! Совесть у вас нечиста, мистер Доллар!

Шоферы и седоки начали узнавать Игана, и ему случалось ловить на себе чей-нибудь пристальный взгляд. От этого ему становилось неловко, и он опускал глаза.

— На сегодня спектакль отменяется, — бурчал он в землю, — деньги обратно получите в кассе. «На меня скоро будут пальцами показывать, — думал он. Потом добавлял: — Я явно схожу с ума». На минуту его охватывала тревога. «До чего же я дойду? — спрашивал он себя. — Ведь день ото дня все хуже и хуже».

Однако к рождеству дело обернулось отлично. Люди, которым он целый год кричал и махал рукой, прислали ему коробки десятицентовых сигар, бутылки виски, конверты с долларовыми и пятидолларовыми бумажками и галстуки. В анкете, проведенной как-то бульварной газеткой по поводу «самого жизнерадостного нью-йоркского полисмена», 121 читатель голосовал за Игана, и он удостоился одной из пятидолларовых поощрительных премий. Первый приз в 1000 долларов получил его коллега, что стоял на посту у Центрального вокзала, где движение было сильнее и одиночество тягостнее.

— У Центрального вокзала, — объяснял Иган жене, — постоянно ходят одни и те же такси. Ну, а постоянным проезжим, конечно, легче судить о нраве человека.

Летние месяцы были для Игана мукой мученической. Пока мэр удосуживался разрешить полисменам снять шинели, можно было сто раз испечься от жары. Разомлевший в парном воздухе город, казалось, уже не имел сил производить достаточно шума, чтобы заглушить выкрики Игана. Оберегая ноги, — зимой от промерзшей мостовой, летом от раскаленного асфальта, — Иган устроил себе на перекрестке маленький деревянный помост. Но в очень жаркие дни даже помост не спасал Игана, и ему приходилось уходить на тротуар и прятаться в тени высокого здания.

В один из таких дней Иган безучастно стоял в неподвижно нависшем зное. Одну ногу он держал на тротуаре, другую на водосточном желобе. Сначала он ставил на тротуар правую ногу, потом левую, потом опять правую и снова левую, каждый раз перенося тяжесть с одной на другую и дожидаясь, чтобы прошло какое-то время, а когда ему казалось, что времени прошло достаточно, он опять менял ногу. Он физически ощущал, как течет время. Оно тянулось, словно бесконечная веревка. Мгновениями он даже чувствовал, как он стареет, будто веревку эту вытягивали и сучили из него самого. Секунда за секундой от его тела отделялось по волоконцу, и было ясно, что скоро от него ничего не останется, и он будет мертв и превратится в скелет. Терпеливо и безучастно наблюдал он, как стареет, и ждал, чтобы тенистая прохлада всосалась в него. Но от тела тоже шло тепло, как от печки. Насколько прохладнее, когда отводишь руку, а не держишь ее близко к себе, думал он.